Роман "Последнее наказание". Глава 2.
Когда я пришла в себя, было светло. Темнота, окутывавшая меня прежде, куда-то исчезла, и мне оставалось только гадать над тем, сколько же времени прошло с того момента, как я увидела призрака. Да и призрак ли это был? Странное видение, галлюцинация, не более. Мне было страшно вспоминать о нем, но сам образ этого туманного силуэта не желал покидать разгоряченного воображения.
Стараясь отвлечься от тревожных мыслей, я попробовала сконцентрироваться на том, что вижу перед собой. А видела я низкий потолок, сделанный из потемневших неструганных досок. Прежде мне никогда не приходилось видеть потолок так близко от себя. Я ощущала, что лежу на чем-то твердом, ровном и, скорее всего, тоже деревянном, так как лопатки мои ощущали характерные тонкие полосы, которые часто встречаются между наскоро сколоченными вместе досками. Я хорошо помнила о том, как упала с развалин, и о том, как больно мне было после этого, но сейчас я с удивлением осознавала, что ощущения боли больше нет. Я словно проснулась от долгого крепкого сна и была полна сил.
Осторожно приподнявшись на локтях и осмотревшись, я обнаружила себя в крестьянской избушке. До этого момента мне никогда не доводилось находиться внутри деревенских домов, но снаружи они всегда казались очень маленькими и как будто бы игрушечными. Внутри сей незнакомый мне дом тоже оказался маленьким. Раньше я, привыкшая к просторам своего поместья, наивно полагала, что внутри крестьянские дома все же окажутся немного больше, чем это представляется снаружи, и поэтому теперь этот домик показался моему скептическому детскому взгляду каким-то слишком уж маленьким. Здесь была всего одна комната, которая вмещала в себя и кухню, и столовую, и спальню, и даже гостиную, если это можно было бы так назвать. Почти в центре комнаты находился очаг, рядом с ним размещалась кое-какая деревянная, железная и глиняная утварь, дальше у стены находилась широкая скамья, чуть поодаль ‒ большой сундук с крупными железными петлями, а рядом с ним был сундучок поменьше, с петлями, соответственно, тоже меньшего размера. Я лежала на единственном здесь столе, предназначенном, как видно, и для готовки еды, и для ее приема. Стол одной своей стороной был приставлен к стене, где находилось маленькое окно, закрытое ставнями и завешенное светлой занавеской. На деревянных стенах в строгом порядке были развешены пучки сухих трав, разнообразные незнакомые мне коренья, а также сушеные овощи и лесные ягоды. На полу лежали небольшие прямоугольные коврики, сплетенные из лоскутков блеклой ткани. Все в этом доме было аккуратно прибрано, а сама атмосфера здесь сквозила необычным для меня ощущением скромного уюта чистоты. Это чувство мне очень понравилось.
Оглядываясь по сторонам, я почти не заметила, как села. На шорох моих движений из той части комнаты, что скрывалась от моего взгляда очагом, вышла старушка, которая почему-то показалась мне такой же маленькой, как и весь этот дом. При этом она сама, равно как и все в ее жилище, была опрятна, чиста и уютна. Одежда ее была очень проста, седые волосы аккуратно собраны на затылке, а поверх них был повязан платок. Даже сейчас я помню, что он был темно-зеленым, как листья маминой любимой яблони в разгар лета.
– Ну здравствуй, – сказала старушка, добродушно улыбнувшись. – Долго же ты спала.
Она задорно подмигнула и подошла поближе. От нее пахло сухими травами и дымом, но мне это понравилось. Она и сама мне понравилась, хоть я и не смогла бы точно определить, чем именно. Не говоря старушке ни слова, я снова осторожно окинула взглядом ее дом. Все здесь казалось мне новым, необычным и поразительно интересным. Все время, что я разглядывала незнакомую обстановку, старушка внимательно изучала меня, при этом ее глаза то расширялись, то снова лукаво прищуривались. Она осторожно потрогала мой лоб, поправила растрепавшиеся волосы на моей голове и, наконец, спросила:
– Хочешь молока?
Этот вопрос был задан так просто и так свободно, что я невольно удивилась. Обычно крестьяне, несмотря на мой малый возраст, обращались ко мне более скованно, стараясь соблюдать должный этикет и уважение. Старушка же, казалось, не ощущала никакого различия между собой и мной и обращалась ко мне так же, как обратилась бы к любому деревенскому ребенку. Я не сердилась на нее за это. Как раз напротив, благодаря этой ее простоте старушка понравилась мне еще больше. Я подумала о том, что, возможно, она просто не знает, кто я такая, но потом посмотрела на свое платье, которое даже будучи перепачканным и порванным все же никоим образом не походило на наряды деревенских детей.
– Так будешь молочко-то? – снова спросила старушка.
Она лукаво улыбалась, словно догадываясь о тех мыслях, что роились в моей голове.
– Да, – мой голос показался мне странно хриплым.
Я прокашлялась. Старушка помогла мне слезть со стола и посадила на низенький табурет, который стоял рядом. Затем она принесла глиняный кувшин, обвязанный сверху белым полотенцем. Старушка привычными движениями сняла материю, налила в простую глиняную кружку молоко и подала мне. Потом она налила молоко и себе и села на второй табурет, что стоял напротив меня с другой стороны стола. Я отпила молоко. Не знаю, может быть, я слишком уж впечатлительная, но и сейчас я помню его вкус. Вкус свежести.
– Как вас зовут? – спросила я у старушки.
– Можешь называть меня бабушка Марселла, – ответила она и снова улыбнулась.
Ее улыбка показалась мне очень милой, но совершенно не свойственной людям ее возраста, потому что, когда она улыбалась, создавалось ощущение будто бы внутри этой старой сморщенной женщины все еще жила та маленькая девочка, коей она была когда-то очень и очень давно.
– Сколько я спала? – снова спросила я.
– Несколько часов, – ответила бабушка Марселла. – Солнце уже садится, а твои друзья все еще ждут тебя во дворе, чтобы проводить домой.
– Они здесь? – от радости я соскочила с табурета, намереваясь сразу же выбежать на улицу, чтобы увидеть своих друзей.
Бабушка Марселла снова улыбнулась своей детской улыбкой, но предостерегла меня.
– Не торопись шибко, а то опять упадешь.
Когда я, взбудораженная неожиданным приключением, выбежала во двор, крестьянские дети, ожидавшие там, радостно завизжали и кинулись ко мне. Они, перебивая друг друга, принялись рассказывать о том, как я упала с развалин и потеряла сознание, а также о том, как они увидели огромную лужу крови, вытекавшую из-под моей спины, и ужасно перепугались, так как подумали, что я умерла. Они хотели уже бежать за помощью в деревню, когда вдруг, словно из ниоткуда, появилась бабушка Марселла. Оказалось, что она жила на опушке леса, совсем рядом с теми развалинами, где мы искали следы призрака старой ведьмы. Крестьянские дети вместе со старушкой принесли меня в ее домик, но она приказала им всем ждать снаружи, а сама же скрылась внутри вместе со мной и некоторое время не выходила. Потом она все-таки вышла, вынесла им парного молока и сказала, что со мной все будет хорошо, что я уже сплю и что им придется подождать до того момента, пока я сама не проснусь.
– А вы действительно колдунья? – едва сдерживая восторг, спросил один из крестьянских мальчишек, когда бабушка Марселла вслед за мной вышла во двор.
Она вынесла еще один кувшин с молоком и отдала его детям, которые с удовольствием, отпивая по чуть-чуть, стали передавать его друг другу.
– Почему ты так решил? – лукаво улыбаясь, спросила она у задавшего ей вопрос мальчишки.
– Ну… – протянул он, не зная, как лучше ответить, чтобы не обидеть ее и не нарваться случайно на превращение в какую-нибудь жабу.
Ему на выручку пришла деревенская девчонка, его двоюродная сестра, которая была на пару лет старше и, соответственно, сообразительнее всех остальных детей, толпившихся во дворе бабушки Марселлы.
– Потому что вы живете одна на опушке леса, – сказала она, принимая вид знатока. – Потому что вы появились так внезапно, когда Марьюшка упала. И еще потому что мы думали, что Марьюшка умерла, а вы ее исцелили, и теперь она жива, как и прежде.
– И еще потому что, – добавил, осмелев после слов сестры, крестьянский мальчишка, который первым задал этот вопрос старушке, – потому что мы прислушивались у окна, когда вы с Марьюшкой были внутри, и слышали, как вы что-то шептали возле нее.
Слушая рассуждения детей, бабушка Марселла лишь загадочно улыбалась. Она могла бы легко опровергнуть каждый из доводов этих ребят, но не хотела этого делать. Много позже я узнала, что причиной этому была искренняя ее любовь к детскому воображению. Именно эту детскую способность – благодаря своей всеобъемлющей фантазии видеть намного больше того, что способен разглядеть взрослый, – бабушка Марселла ценила больше всего на свете. Она пронесла ее в себе сквозь долгие годы жизни и старалась питать ее во мне все последующие годы нашего знакомства.
– А что вы делали возле тех развалин? – спросила она после того, как дети, выжидая ее ответа, немного умолкли.
– Мы ходили посмотреть разрушенный дом старой ведьмы, – ответил кто-то из детей.
При этом каждый из нас почувствовал какую-то странную неловкость и смущение, словно мы, сами того не желая, оскорбили старушку. Но бабушка Марселла как будто и не заметила нашего смущения.
– Ведьмы? – удивленно переспросила она.
– Да, – чуть более уверено добавила старшая девочка. – Взрослые ребята говорили, что давным-давно там жила ведьма.
Тут бабушка Марселла засмеялась, и ее смех напомнил мне перезвон тысячи маленьких колокольчиков.
– Много они знают, твои ребята! – воскликнула она, все еще смеясь. – Вот фантазеры!
– Так там не жила ведьма? – удивилась я.
– Конечно, нет! – бабушка Марселла легким движением руки смахнула слезинки, выступившие у нее на глазах от смеха. – Много лет назад, когда я была заметно моложе, чем сейчас, там жил старый лесничий. Потом он умер, но ничего сверхъестественного в его смерти не было. Он был уж старик и умер так, как и полагает умирать всем старикам. Как только это случилось, в деревне выбрали нового лесничего, который имел семью и не захотел переезжать в отдаленный дом. Новый лесничий остался жить в деревне, а дом старого лесничего так и остался пустым и никому не нужным. А когда человек покидает этот мир, то и дом его умирает вслед за ним. Вот и вся история.
Глядя на старушку, я подумала о том, что у нее удивительные глаза. Они были прекрасны, приветливы и поразительно молоды, а еще они словно светились изнутри ярко-синим лучистым светом. Я не знаю, как это произошло, но в тот день бабушка Марселла как-то сразу покорила мою душу и привязала меня к себе.
– А вы настоящая… – спохватившись, я оборвала себя на полуслове.
– Ведьма? Ты это хотела сказать? – бабушка Марселла все еще улыбалась, загадочно глядя на меня.
Я смутилась и не смогла ничего ответить. Лицо у меня раскраснелось от стыда, но старушка, видя мое смущение, сказала, слегка наклонившись ко мне и пристально вглядевшись в мои глаза:
– А что бы ты хотела услышать в ответ на свой вопрос?
Сгорая от стыда, я пожала плечами и опустила взгляд на землю, что была под ногами у старушки. Действительно, а что я хотела бы услышать? Что она – настоящая ведьма? Но я никогда не желала иметь знакомства с ведьмами. Меня учили страшиться их, а бояться бабушку Марселлу мне совсем не хотелось. Скорее, мне хотелось с ней дружить. В то же время, если бы старушка сказала, что она – всего лишь обычная крестьянка, я бы тоже расстроилась, ибо мое детское воображение уже вознесло ее на пьедестал всего самого необычного из того, что довелось мне увидеть за всю свою недолгую жизнь. Видя мою искреннюю растерянность, старушка не стала меня больше мучить и сказала, обращаясь не только ко мне, но и ко всем детям, что собрались у нее во дворе:
– Некоторые не очень разбирающиеся в таких делах взрослые и правда называют таких, как я, ведьмами. Но мне не нравится это слово, потому что оно грубое и злое. Нет, я не ведьма. Ведьмы убивают и проклинают, а я же лечу и спасаю жизни. Это совершенно другое. Я – целительница, а не ведьма. Вот ты, – она указала на меня, – ты когда-нибудь видела новорожденного ребенка?
Я расстроенно покачала головой. В тот момент мне было так стыдно за свои нелепые вопросы, что я боялась даже говорить.
– Человек, который хоть раз в жизни принимал роды или видел новорожденного, не сможет проклясть или убить никого. Ни животное, ни человека.
– Почему? – осторожно спросила я.
– Потому что все мы желаем жить, – старушка улыбнулась, желая подбодрить меня. – И это желание пылает в нас столь мощным огнем, что невозможно найти в себе силы погасить его. С возрастом, конечно, мы учимся скрывать этот огонь и даже гасить его внутри себя. Именно поэтому я и заговорила с вами о новорожденных, так как у них этот огонь особенно силен. У них он настоящий. Никогда не забывайте про этот огонь. Дайте ему волю, и он изменит всю вашу жизнь.
Сказав последние слова, она легонько ткнула меня в грудь и внимательно, будто сомневаясь в том, поняла ли я ее, посмотрела в глаза. Мне показалось, что она читает мои мысли, но я и сама толком не знала, о чем думаю. Мне было и страшно, и любопытно, и еще очень стыдно от того, что мне было и страшно, и любопытно. Деревенские ребята, кажется, тоже разделяли эти чувства, так как все они притихли и замерли, слушая слова старушки. Каждый из них думал о своем, чувствуя внутри себя безудержный детский огонь стремления к жизни.
Отрывок романа Арабель Моро "Последнее наказание". Прочитать книгу целиком можно на сайте: https://www.litres.ru/author/arabel-moro/