ПОДВИГ ИЛИ БЕЗРАССУДСТВО? За что осуждали жён декабристов, поехавших за мужьями в Сибирь

14 декабря 1825 года в Петербурге на Сенатской площади произошло первое в истории России организованное выступление дворян-революционеров против царского самодержавия. Восстание было подавлено. Пятерых его организаторов повесили, остальные были сосланы на каторгу в Сибирь, разжалованы в солдаты... Жёны одиннадцати осужденных декабристов (вместе с ними ещё 7 женщин: матери и сестры некоторых сосланных) разделили их сибирское изгнание.

До них в ссылку к мужьям уезжали только крестьянки. И эти женщины были первыми из дворянок, причём из самых именитых дворянских семей, которые поехали за мужьями в ссылку, бросив свои семьи, детей, друзей, свою благополучную жизнь. Многие считают, что эти женщины совершили самый настоящий гражданский подвиг, и их поступок - одна из славных страниц нашей истории. Но есть и те, кто не считают это героизмом: ведь ради мужей эти женщины бросили своих детей, которые, по сути, остались сиротами. Почти все уехавшие жёны декабристов оставили детей: Мария Волконская - одного сына, Александра Муравьёва - четверых, Александра Давыдова — аж шестерых детей, пристроив их к родственникам, а Жанетта-Полина Гёбль оставила свою новорожденную дочь матери Ивана Анненкова, и сама отправилась за ним в Сибирь.

Потому и возникает вопрос: чем был этот поступок женщин, последовавших за своими мужьями - подвигом во имя любви или безрассудством, которое поставило во главу угла благополучие мужей в то время, как забота о детях и их благополучие отошли на задний план? Да, женщины пристраивали детей к своим родственникам, но разве может сравниться жизнь рядом с любящей мамой с жизнью в чужой семье, со своим семейным укладом и далеко не всегда лояльным отношением? Некоторым из детей не суждено было дожить даже до сознательного возраста. К примеру, Мария Волконская, отправившаяся вслед за мужем одной из первых, к моменту получения разрешения от императора имела на руках 10-месячного сына Николая. Мальчик постоянно болел, но это не остановило Марию Николаевну от судьбоносного решения.

В 1825 году Марии Волконской исполнился 21 год. Дочь прославленного героя Отечественной войны 1812 года генерала Раевского, красавица, воспетая Пушкиным, жена князя генерал-майора Волконского, она принадлежала к избранному, высшему обществу. И вдруг - крутой поворот судьбы… В середине декабря 1825 года Сергей Волконский заехал на сутки в деревню к жене, ожидавшей первенца. Ночью разжёг камин и стал бросать в огонь исписанные листы бумаги. На вопрос испуганной женщины: «В чём дело?», Сергей Григорьевич бросил: «Пестель арестован». «За что?» - ответа не последовало...

Следующее свидание супругов состоялось лишь через несколько месяцев в Петербурге, в Петропавловской крепости, где арестованные революционеры-декабристы (среди них были князь Сергей Волконский и дядя Марии Николаевны, Василий Львович Давыдов) ждали решения своей участи. А когда приговор стал известен, Волконская сразу же заявила, что последует за мужем. Но так как маленький Николай то и дело болел, она оттягивала свой отъезд, а мужу писала, что отчётливо видит перспективу разлуки с сыном.

В итоге уже в декабре 1826 года Мария отправилась за супругом, правда, она до последнего надеялась, что ей будет позволено вернуться. Сын остался в семье мужа - брать детей с собой в ссылку женщинам было запрещено, вне зависимости от их возраста, и так случилось, что сына Мария больше не увидела. В марте 1828 года она получила известие о смерти своего первенца. Николай прожил чуть больше двух лет и скончался в январе 1828-го.

Среди таких отчаянных женщин, пожертвовавших своим положением и благами, навсегда лишившихся имущества, титулов и права на возвращение, не увидевших своих детей, была и Наталья Фонвизина, и Александра Давыдова, и Александра Муравьёва… Однако, некоторые всё же предпочли остаться с детьми. Среди них была Вера Алексеевна, жена Артамона Матвеева, которая выбрала сыновей. Собственно, на этом настаивал её муж. Они писали друг другу пронзительные письма, но больше так и не встретились. Вера надолго пережила мужа, сосредоточившись на воспитании единственного выжившего сына.

Запретил приезжать жене в ссылку и декабрист Александр Якушкин. Его жена, вышедшая замуж по пылкому чувству в 16-летнем возрасте, не единожды пыталась воссоединиться с мужем. Но Якушкин полагал, что только мать, хотя и совсем юная, может дать детям должное воспитание. Не смотря на то, что супруги больше так и не увиделись, Анастасия Якушкина вырастила достойных сыновей, но сама угасла. Муж пережил её на 11 лет.

После оглашения приговора декабристам император Николай I предоставил их жёнам право развестись, и воспользовались этим правом только три женщины: Екатерина Лихарева, Мария Поджио и Евдокия Фаленберг. Мария Поджио, к тому моменту будучи беременной, всеми силами рвалась к мужу, но её родные не отпустили её, заставив воспользоваться правом на развод. Екатерина Лихарева на момент ареста мужа тоже была беременна, поэтому в Сибирь не поехала и приняла «царскую милость». Она развелась с мужем и через несколько лет повторно вышла замуж. Её первый муж позже был «помилован» - сослан с каторги на Кавказ, где и сложил голову, до последнего вздоха не утратив чувства к бывшей жене, чей портрет всегда носил с собой. Что касается Евдокии Фаленберг, то она сразу предпочла развод с мужем и вскоре вышла замуж за другого.

Сегодня трудно представить себе, чем была Сибирь в те времена: «дно мешка», «конец света», за тридевять земель... Для самого быстрого курьера - более месяца пути. Бездорожье, разливы рек, метели и леденящий душу ужас перед сибирскими каторжниками - убийцами и ворами. Первой - на другой же день вслед за каторжником-мужем - в путь на этот «край света» отправилась Екатерина Трубецкая. В Красноярске сломалась её карета, заболел провожатый, и княгиня продолжила путь одна, в тарантасе. В Иркутске губернатор долго запугивал её, требовал - ещё раз после столицы! - письменно отречься от всех своих прав и привилегий, и Трубецкая подписала все бумаги. Через несколько дней губернатор объявил бывшей княгине, что она продолжит путь «по канату» вместе с уголовными преступниками. И она согласилась...

Второй была Мария Волконская. День и ночь она мчится в кибитке, не останавливаясь на ночлег, не обедая, довольствуясь куском хлеба и стаканом чая. И так почти два месяца - в лютые морозы и пургу. В Иркутске Волконскую, как и Трубецкую, ожидали новые препятствия: не читая, она подписала страшные условия, поставленные властями: лишение дворянских привилегий и переход на положение жены ссыльнокаторжного, ограниченной в правах передвижения, переписке, распоряжения своим имуществом. Её дети, рождённые в Сибири, будут считаться казёнными крестьянами…

Шесть тысяч вёрст пути позади - и вот женщины в Благодатском руднике, где их мужья добывают свинец - десять часов каторжного труда под землёй. Потом тюрьма, грязный, тесный деревянный дом из двух комнат. В одной - беглые каторжники-уголовники, в другой - восемь декабристов. Комната делится на каморки - два аршина в длину и два в ширину, где ютятся несколько заключённых. Низкий потолок (спину распрямить нельзя), бледный свет свечи, звон кандалов, насекомые, скудное питание, цинга, туберкулёз и никаких вестей извне... И вдруг - любимые женщины! Когда Трубецкая сквозь щель тюремного забора увидела мужа в кандалах, в коротком, оборванном и грязном тулупчике, худого, бледного, она упала в обморок. Приехавшая вслед за ней Волконская, потрясённая, опустилась перед мужем на колени и поцеловала его кандалы.

По указу Николая I у женщин отняли все имущественные и наследственные права, разрешив лишь маленькие расходы на жизнь, в которых они должны были отчитываться перед начальником рудников.

Ничтожные суммы держали Волконскую и Трубецкую на грани нищеты. Пищу они ограничили супом и кашей, от ужинов отказались. Обед готовили и отправляли в тюрьму, чтобы поддержать узников. Привыкшая к изысканной кухне Трубецкая одно время ела только чёрный хлеб, запивая его квасом. Эта избалованная аристократка ходила в истрепанных башмаках и отморозила себе ноги, так как из своих тёплых сапог сшила своему мужу шапочку, чтобы защитить его голову от падающих в шахте обломков породы.

Каторжное житьё никто не мог предугадать наперёд. Однажды Волконская и Трубецкая увидели начальника рудников и выбежали на улицу: под конвоем вели их мужей. По деревне разнеслось: «Секретных судить будут!» Оказалось, заключённые объявили голодовку, когда надсмотрщик тюрьмы запретил им общаться между собой и отобрал свечи. Но властям пришлось уступить, и конфликт на этот раз разрешился мирно. Или, к примеру, другой случай, когда вдруг среди ночи выстрелы подняли на ноги всю деревню: пытались бежать уголовные каторжники. Пойманных били плетьми, чтобы узнать, где они взяли деньги на побег. А деньги-то им дала Волконская. Но никто и под пытками не выдал её…

Осенью 1827 года декабристов из Благодатска перевели в Читу. В читинской тюрьме было более 70 революционеров. Теснота и кандальный звон раздражали и без того измученных людей. Но именно здесь стала складываться дружная декабристская семья. Дух коллективизма, товарищества, взаимного уважения и равенства независимо от разности социального и материального положения господствовали в этой семье.

И восемь женщин были равноправными членами этого уникального содружества. Они поселились близ тюрьмы в деревенских избах, сами готовили еду, ходили за водой, топили печи. Полина Анненкова вспоминала: «Дамы наши часто приходили ко мне посмотреть, как я приготовляю обед, и просили их научить то сварить суп, то состряпать пирог. Когда приходилось чистить курицу, со слезами на глазах сознавались, что завидуют моему умению всё делать, и горько жаловались на самих себя за то, что не умели ни за что взяться».

Свидания с мужьями разрешались всего лишь два раза в неделю в присутствии офицера. Поэтому любимым времяпрепровождением и единственным развлечением женщин было сидеть на большом камне напротив тюрьмы, чтобы хоть иногда перекинуться словом с узниками. Солдаты грубо прогоняли их, а однажды ударили Трубецкую. Женщины немедленно отправили жалобу в Петербург.

А Трубецкая с тех пор демонстративно устраивала перед тюрьмой целые «приёмы»: усаживалась на стул и поочередно беседовала с арестантами, собравшимися внутри тюремного двора. Беседа эта имела одно неудобство: приходилось довольно громко кричать, чтобы услышать друг друга. Но зато, сколько радости доставляло это заключённым!

Женщины быстро сдружились, хотя были очень разные. Невеста Анненкова приехала в Сибирь ещё под именем мадемуазель Полина Гебль: «монаршей милостью» ей разрешено было соединить свою жизнь со ссыльным декабристом. Когда Анненкова повели в церковь венчаться, с него сняли кандалы, а по возвращению опять надели и увели в тюрьму. Полина, красивая и изящная, кипела жизнью и весельем, но всё это было как бы внешней оболочкой глубоких чувств, заставивших молодую женщину отказаться от своей родины и независимой жизни.

Общей любимицей была жена Никиты Муравьёва, Александра Григорьевна. Ни одна из декабристок, пожалуй, не удостоилась столь восторженных похвал в воспоминаниях сибирских изгнанников. Даже женщины, весьма строгие к представительницам своего пола и столь разные, как Мария Волконская и Полина Анненкова, здесь единодушны: «Святая женщина. Она умерла на своём посту».

Муравьёва стала первой жертвой Петровского завода - следующего после Читы места каторжных работ революционеров. Она очень очень сильно простудилась и умерла в 1832 году 28-ми лет отроду - почти вся седая. Её супруг, Никита Муравьёв, пережил жену на 11 лет и умер в очередном месте-поселении.

Ещё при переходе каторжан из Читы в Петровский завод женская колония пополнилась двумя добровольными изгнанницами - приехали жёны Андрея Розена и Алексея Юшневского. А через год - в сентябре 1831-го - состоялась ещё одна свадьба: к Василию Ивашеву приехала невеста Камилла Ле-Дантю. Их свадьба состоялась при менее мрачных обстоятельствах, чем свадьба Анненкова: не было больше кандалов на ногах, жених вошёл торжественно со своими шаферами, потом было чаепитие и обед у молодых. Но счастливой их супружескую жизнь порознь назвать было сложно. В браке Камилла родила четверых детей, но через несколько лет простудилась и умерла, а ровно через год не стало и её мужа.

Женщины-декабристки многое сделали в Сибири, и прежде всего, они разрушили изоляцию, на которую власти обрекли революционеров. Николай I хотел всех заставить забыть имена осужденных, изжить их из памяти. Но вот приезжает Александра Муравьева и через тюремную решётку передаёт Ивану Пущину стихи его лицейского друга Александра Пушкина. Стихотворные строки «во глубине сибирских руд» рассказали декабристам о том, что они не забыты, что их помнят, им сочувствуют.

Родные и друзья тоже пишут узникам. Но им запрещено было отвечать (право на переписку они получали только с выходом на поселение). В этом сказался всё тот же расчёт правительства на изоляцию декабристов. Однако этот замысел разрушили женщины, связавшие заключённых с внешним миром. Они писали от своего имени, копируя иногда письма самих декабристов, получали для них корреспонденцию и посылки, выписывали газеты и журналы. Каждой женщине приходилось писать десять, а то и двадцать писем в неделю. Нагрузка была столь весомой, что не оставалось времени иногда написать собственным родителям и детям. «Не сетуйте на меня, добрые, бесценные мои Катя, Лиза, за краткость письма моего,- пишет Александра Давыдова дочерям, оставленным у родственников. - У меня столько хлопот теперь, и на этой почте столько писем мне писать, что я насилу выбрала время для этих нескольких строк».

Медленно тянулись в изгнании годы. Мария Волконская вспоминала: «Первое время нашего изгнания я думала, что оно, наверное, кончится через пять лет, затем я себе говорила, что это будет через 10, потом через 15 лет, но после 25 лет я перестала ждать, я просила у Бога только одного: чтоб он вывел из Сибири моих детей»… Москва и Петербург становились всё более отдалёнными воспоминаниями. Даже те женщины, у кого мужья умирали, не получали права на возвращение. В 1844 году в этом отказали вдове Юшневского, в 1845-м - Ентальцевой. А из-за Урала шли всё новые и новые партии ссыльных. Спустя 25 лет после декабристов на каторгу везли петрашевцев, в их числе и Фёдора Достоевского, и декабристам удалось добиться свидания с ними, помочь продуктами и деньгами. «Они благословили нас в новый путь»,- вспоминал потом Достоевский.

Немногие декабристы дожили до амнистии, пришедшей в 1856 году после 30-летней ссылки. Из одиннадцати женщин, последовавших за мужьями в Сибирь, три остались здесь навечно: Александра Муравьёва, Камилла Ивашева, Екатерина Трубецкая. Последней умерла в 1895 году 93-летняя Александра Ивановна Давыдова, окружённая многочисленным потомством, уважением и почтением всех, знавших её людей. В Петербург вместе с мужьями вернулись только пятеро женщин: Волконская, Анненкова, Нарышкина, Розен и Фонвизина, и некоторые из них были тяжело больны. Мария Волконская прожила после ссылки всего 7 лет, а её муж пережил её на 2 года. Наталью Фонвизину после смерти мужа парализовало, и она прожила ещё несколько лет. Вслед за мужем ушла после многолетней жизни в ссылке и Елизавета Нарышкина. Исключением из этого стала разве что судьба супругов Розен, которые ещё почти 60 лет после возвращения жили в мире и согласии, несмотря на выпавшие им превратности судьбы, и умерли почти вместе, с разницей в 4 месяца.

Безусловно, поступок декабристок, пожертвовавших собой ради любимых, можно назвать героическим. Это характеризует их как верных, преданных, самоотверженных женщин. Но у этого выбора была и другая сторона, ведь они навсегда оставляли своих детей, бросая их ради мужей на попечение родственников. За это в современном обществе многие декабристки подвергались осуждению, и мнение об их поступке было двоякое. Впрочем, таким оно остаётся и сегодня, несмотря на то, что жёны декабристов воспеты во множестве художественных произведений как женщины-героини.

❓А Вы как считаете: подвигом это было или безрассудством?

Подписывайтесь на мою интересную группу в ВК, буду благодарна за лайки и комментарии